19 сентября 2008 г. Музей литературы Серебряного века
«Солнечный удар»
Через день после спектакля, когда уже улеглись все волнения, я решила прослушать запись только что прошедшей программы. Находясь в зале, я не всегда могу полностью сфокусировать все внимание на самом действии, потому что здесь я, все-таки, не зритель: я, прежде всего – организатор этого мероприятия, а значит, на мне лежит еще и ответственность за его проведение.И вот, идя по улице и слушая голос артиста, надеясь отследить все плюсы и минусы его выступления, совершенно не думая, что я могу найти что-то новое для себя, слушая ту же программу в третий раз, – я вдруг отчетливо поняла… Нет, скорее, я это ощутила: как постепенно, неудержимо меня начинает завораживать услышанное. Честно говоря, я совсем не ожидала такого эффекта: ну, как же так? Я же не могу быть просто восторженным зрителем – надо постараться быть «придирчивой», чтобы услышать кажущиеся мне шероховатости, ошибки, чтобы потом все это обсудить вместе с Юрой. Да какие там ошибки? – я полностью погрузилась в это исполнение…
Дойдя почти до дома, я поняла, что не в силах оторваться сейчас от этой записи, от этого голоса, и, увидев скамейку в сквере, присела, чтобы дослушать ее до конца. А потом, не выдержав, позвонила Юре и сказала, что я просто горжусь им… О музее Серебряного века я узнала года полтора назад – от Светланы Николаевны Шетраковой – директора Есенинского музея. Именно она мне и рассказала, что дизайнерские разработки в их музее и в музее Серебряного века делал один и тот же человек. А тот, кто был на Строченовском, наверняка согласится со мной, что оформление залов сделано очень талантливо: здесь ничего нет лишнего – каждая деталь, каждый предмет несет свой определенный смысл, который обязательно связан с жизнью Сергея Есенина.
Когда у нас появилась программа «Солнечный удар», то, конечно же, сразу возникла мысль показать ее на сцене музея Серебряного века: что может быть удачнее этого сочетания? И в конце сезона мы с Юрой даже ездили туда: мне хотелось, чтобы он походил по залам, прочувствовал вот эту «московскую особенность» Серебряного века. И, зная уже артиста, я была уверена, что это не пройдет бесследно, что это посещение обязательно внесет в нашу программу какие-то, может быть, на первый взгляд, неуловимые изменения, но в том, что она станет еще глубже, еще более приближенной к той удивительной эпохе, – я не сомневалась…
Но, к сожалению, в воскресный день музей не работал. Меня всегда это удивляет: как-то не очень верится, что после работы люди ходят в музеи, а если и идут, то попадают практически к их закрытию. Ну, ладно, не получилось сейчас – получится в следующий раз: идея-то осталась…
И наш третий сезон я решила начать выступлением Юрия Решетникова именно на сцене этого музея. Сказано – сделано. На этот раз мне повезло – я застала на месте все руководство, которому тут же и объяснила цель своего прихода. Что сразу настроило на хороший доверительный разговор, так это приглашение к круглому домашнему столу, чтобы за чашкой чая обсудить все условия нашего выступления здесь. Кстати, директор музея – Михаил Борисович Шапочников – спокойный, приятный и доброжелательный человек, сказал, что выступление в их музее – это большая честь для любого артиста. Ну, еще бы, ведь это особняк Валерия Брюсова – законодателя литературных мод, главы символистской школы.
Отработав с Юрием Решетниковым два сезона, я могла переживать о чем угодно, но только не о качестве его выступлений. Здесь у меня никаких сомнений не возникает вообще: каждый выход этого артиста на сцену – всегда, как в первый раз: вы никогда не увидите повтора. Всякий раз, как с чистого листа… И Юра просто не умеет по-другому: его спектакли не могут быть застывшими формами, они всегда живые…
Рядом со мной сидела очень приятная женщина, которая мне почему-то сразу понравилась. Вот бывает так: ты еще ничего не знаешь о человеке, а симпатия к нему приходит вдруг, ниоткуда – просто так… Мы начали беседовать, и у меня постепенно возникло ощущение, что эту женщину я уже где-то видела, только не могу вспомнить, где...
Нет, я никогда не смогу привыкнуть к таким неожиданностям: ну – так не бывает! Не я – она меня вспомнила… Несколько лет назад мы искали подходящий зал для выступления наших ребят и зашли в музей Л.Толстого, что на Пречистенке. Там есть великолепный ампирный зал – именно то, что нам было нужно. Дина Анатольевна Федина – Ученый секретарь музея, искусствовед, член Российского отделения Международного союза музеев, кавалер Почетного знака Министерства Культуры РФ «За достижения в культуре»… (пожалуй, на этом я пока и остановлюсь) – в то время как раз там и работала. Вот тогда и произошла наша первая встреча с ней. Мы разговорились: помню, что я сразу обратила внимание на висящую на стене картину. Это было Спасское-Лутовиново – я не могла не узнать его, ведь буквально на днях я только что вернулась оттуда. В тот год Олег во второй раз приезжал в тургеневскую усадьбу с выступлением.
Оказалось, что Дина Анатольевна – уроженка тех мест. Но это еще не все: по просьбе редактора программы «Романтика романса», А.С.Гончаровой, Дина Федина написала сценарий для г-жи Казарновской – для последней программы, посвященной юбилею Л.Толстого. И надо так случиться, что, оказывается, на записи программы мы даже сидели рядом… Ну, про ее впечатления о том, что ведущая сделала с ее сценарием, я рассказывать не буду – и так все понятно… Г-же Казарновской желательно еще бы со сценарием научиться работать, а не обсуждать в такой бесцеремонной манере качество ведения «Романтики романса» Олегом Погудиным, которую он вел просто блестяще и без специально написанного для него сценария. И я думаю, что вот этот момент, когда артист не пользуется услугами сценариста, а полностью готовит программу сам, в истории РР – единственный и, на самом деле, уникальный.
Когда все основные вопросы были решены (кстати, я очень благодарна администрации этого музея: на все свои просьбы в отношении организации предстоящей программы я не получила ни одного отказа - у меня совершенно не были связаны руки, а это очень важный момент), осталось только посмотреть зал и выяснить некоторые технические детали. Небольшой, светлый, с замечательной акустикой. Расположенные вдоль стен зеркала зрительно увеличивают его пространство. Все великолепно, все мне понравилось, вот только где же сцена? Что-то я ее не вижу. Так… вот это да. Такого положения сцены мне видеть еще ни разу не приходилось – она была сбоку… А это значит, что, при большом количестве народа, артист, стоящей на сцене, будет виден далеко не всем. Возникла проблема, с которой я столкнулась впервые. Сложный момент. Но, вспомнив малюсенькую сценку в Камерном зале дома Ученых, на которой впору делать только сольные концерты Михаила Радюкевича или Игоря Урьяша, я решила, что раз уж Юра отыграл там «Есенина», то уж тут-то он как-нибудь найдет выход из этого положения: благо, на это он большой мастер. Сама-то по себе сцена очень удобная, но вот расположение ее… Сразу понятно, что здесь проходят вечера, рассчитанные на небольшое количество зрителей.
То, что многие почитатели таланта Юрия очень соскучились по нему, было видно по быстроте раскупаемости билетов: мне, практически, уже нечего было отдавать в театральные кассы. Уже за недели две до концерта я начала переживать, рассажу ли я всех зрителей. Пришлось даже наведываться в музей и буквально поштучно пересчитывать стулья.
Специально, чтобы посмотреть на своего любимого земляка в музее Серебряного века, из Петербурга приехала наша Мария из Святодуховского центра. Как я ни уговаривала ее не тратиться на эту поездку, поскольку Юра обещал показать эту программу и в Петербурге, она была настроена решительно и все-таки приехала – очень уж ей хотелось увидеть так полюбившегося артиста именно в этом музее. Мне пришлось поломать голову над тем, как удобно рассадить всех зрителей, и до последнего момента я только об этом и переживала.
Перед самым началом репетиции мне запомнился один момент: когда Юра подошел к столику, где были разложены программки, буклеты, диски с его спектаклями и остановился в изумлении:
– И это все обо мне?..
Для меня это давно привычное дело, один из рабочих моментов, но вот тут, после его слов, я тоже посмотрела на это как бы со стороны: да, впечатляюще, и времени прошло не так уж и много…
Очень скоро зал заполнился – даже пришлось подносить дополнительные стулья. Отопительный сезон еще не начался, и оттого в помещении было довольно прохладно. Да, был еще один момент, о котором я заранее предупредила Юру: недалеко от музея находится больница им. Склифосовского, и поэтому, возможно, время от времени будет раздаваться пронзительный вой сирен машин «скорой помощи». Звонок мобильника после этого воя – комариный писк. Ну, что делать, раз это неудобное соседство неизбежно.
Вот такое «небольшое» предисловие сложилось у меня на этот раз. Теперь постараюсь рассказать о самой программе, хотя пока еще я не очень представляю, как это сделать…
Звучит музыка Шопена… Я давно уже отметила, что Юрий всегда очень удачно и продуманно подходит к подбору музыкальных произведений к каждому своему спектаклю. Ведь это сколько же надо прослушать материала, чтобы так точно сделать свой выбор! Вот и сейчас – звучит прекрасная музыка, которая как нельзя лучше подходит к поэзии Серебряного века, и в зале возникает ощущение той ушедшей утонченной красоты, которую наше время утратило безвозвратно…
«Ананасы в шампанском» сразу вызвали аплодисменты, но это и понятно. Здесь Юра просто неповторим: можно даже сказать, что, наряду с «Графом Нулиным», это стихотворение стало его визитной карточкой.
Я не буду сейчас перечислять следующие прочитанные стихотворения – скажу только, что каждое из них для меня было открытием этого «Солнечного удара». Уже в начале программы я поняла, насколько серьезно Юрий снова работал над ней, как глубоко он продумал, прочувствовал каждую строчку, каждую интонацию, которые менялись ежесекундно. А, наряду с этим, облик самого артиста так идеально гармонировал с тем, о чем он говорил… Думаю, что Юрий Решетников буквально с первых же минут стал интересен зрителю: во всяком случае, в зале установилась идеальная тишина, и на протяжении всей программы она такой и оставалась. Ни одного мобильного звонка, никаких посторонних разговоров. Все взгляды были неотрывно прикованы к сцене. Иногда я позволяла себе оборачиваться в зал – ведь по выражению лиц можно точно понять, какое действие оказывает артист на слушателя. Скажу без ложной скромности, что мне очень понравились эти выражения. Артист подходит к роялю и в задумчивости берет несколько нот…
Девятьсот пятнадцатого года,Восемнадцатого февраля,
Днем была пригожая погода,
К вечеру овьюжилась земля.
Я сидел в ликеровой истоме,
И была истома так пошла.
Ты вошла, как женщина, в мой номер,
Как виденье, в душу мне вошла!
Тихий стук. И вот я знаю, знаю,
Кто войдет… входи же поскорей.
Жду, зову, люблю и принимаю.
О, мечта в раскрылии дверей.
О, любовь, тебе моя свобода!
И тебе величье короля!..
С восемнадцатого февраля,
Девятьсот пятнадцатого года…
У меня такое чувство, что это стихотворение я слышу впервые. Просмотрела предыдущие программки – нет, оно заявлено, и Юра всегда читает его. Но почему же тогда у меня возникло ощущение открытия, как будто я впервые сегодня его услышала? Быть может, потому, что меня настолько поразило его блистательное прочтение и даже я не могу удержаться, чтобы не сказать артисту – «Браво!»
А вот это было исполнено с совсем другим настроением: пресыщенность, усталость от жизни, когда все испытано и ничего уже не радует… Скука.
Она на пальчиках привстала
И подарила губы мне.
Я целовал ее устало
В сырой осенней тишине.
И слезы капали беззвучно
В сырой осенней тишине.
Гас скучный день - и было скучно,
Как всё, что только не во сне.
Стихи можно исполнять по-разному: какое-то лучше читать, а некоторые так просто рассказывать, в виде небольшого повествования – как получилось с этим. Прохаживаясь по сцене, неторопливо, рассуждая с самим собою…
Любовь – беспричинность. Бессмысленность даже, пожалуй.
Любить ли за что-нибудь? Любится – вот и люблю.
Любовь уподоблена тройке взбешенной и шалой,
Стремящей меня к отплывающему кораблю.
Куда? Ах, не важно. Мне нравятся рейсы без цели.
Цветенье магнолий… Блуждающий, может быть, лед…
Лети, моя тройка, летучей дорогой метели
Туда, где корабль свой волнистый готовит полет!
Топчи, моя тройка, анализ, рассудочность, чинность!
Дымись, кружевным, пенно-пламенным белым огнем!
Зачем? Беззачемно! Мне сердце пьянит беспричинность!
Корабль отплывает куда-то. Я буду на нем!
Буйство чувств, молодой задор, самоутверждение – сколько всего можно услышать в этих строчках, и это опять уже совершенное и другое настроение, и другое прочтение.
Я жить хочу совсем не так, как все,Живущие, как белка в колесе,
Ведущие свои рабий хоровод,
Боящиеся в бурях хора вод.
Я жить хочу крылато, как орел,
Я жить хочу надменно, как креол,
Разя, грозя помехам, и скользя
Меж двух соединившихся «нельзя».
Я жить хочу, как умный человек,
Опередивший на столетье век,
Но кое в чем вернувшийся назад,
По крайней мере, лет на пятьдесят.
Я жить хочу, как подобает жить
Тому, кто в мире может ворожить
Сплетеньем новым вечно-старых нот, –
Я жить хочу, как жизнь сама живет!
Надо же – вроде бы совсем не собиралась рассказывать о том, как читает артист, а вот начала слушать запись и не могу обойти это молчанием. Нет, Северянин у Юры изумительный, это, действительно, его поэт: он вжился в него душою.
Совсем еще недавно артист признавался, что блоковская поэзия дается ему непросто, что идут еще какие-то наработки, попытки соприкосновения, но вот сегодня я поняла, что этот сложный барьер взят, что Юра, наконец-то, подружился с поэзией А.Блока, что появилась уверенность, какое-то внутреннее раскрепощение. И опять прозвучали аплодисменты…
Грешить бесстыдно, непробудно,
Счет потерять ночам и дням…
На этом стихотворении я всегда останавливаюсь: Юра здесь особенно интересен и так правдиво его разыгрывает, что вся картина происходящего предстает перед тобой, как наяву.
Мне очень близка Марина Цветаева в исполнении Ю.Решетникова: не знаю, может ли еще быть лучше мужское исполнение ее стихов? Каждое слово пронизано болью, не кричащей, а запрятанной глубоко в себя, и оттого она кажется еще трагичней, еще больней…
Звучит музыка Грига… Артист кланяется: первое отделение программы закончено.
В перерыве, когда ко мне стали подходить зрители с первыми отзывами, покупая диски с нашими спектаклями, я сразу поняла, что артист понравился, что людям интересно, – и для меня это главное.
Второе отделение представлять вряд ли есть необходимость: каждый рассказ сам по себе редкий самородок, а если прибавить к этому талант артиста, который превосходно обыгрывает каждый персонаж произведения, то результат получается потрясающий!
Вот «Казак», например: вроде бы я знаю его, чуть ли не наизусть, но Юра опять внес в него какую-то маленькую изюминку, и он опять заиграл по-новому. Вот как это ему удается? Я понимаю, что когда ты слышишь его впервые – да, удивление, да, восторг – называйте, как хотите, но я-то почему никак не могу привыкнуть к тому, что делает Юра? Наверное, здесь присутствует та же причина, по какой я никогда не смогу привыкнуть к романсам в исполнении Олега Погудина, – сколько бы раз я ни переслушивала их. И здесь есть незримая связь. Почему Олег работает без программок? Почему Юрий Решетников сам никогда не знает, каким сегодня будет спектакль? Мне кажется, что ответ на эти вопросы только один: эти артисты сопоставляют свое творчество со своим душевным состоянием на данный момент, и вот когда это соединяется, то мы и видим стоящий в овациях зал на концертах Олега Погудина и слова восхищения, признательности на спектаклях Юрия Решетникова.
Когда я слушаю «Студента», то всякий раз этот рассказ поражает меня: теперь я очень хорошо понимаю, почему Антон Павлович считал его одним из лучших своих произведений.
Есть рассказы, о которых можно писать, делясь своими впечатлениями с другими. Вот о «Студенте» я ничего не могу и не хочу говорить: здесь слова особо-то и не нужны. Его надо прочитать, а если услышать его в исполнении Юрия, то это вообще, особый разговор.
Есть в нем один отрывок, который я особенно выделяю для себя. каждый раз слушая его с каким-то необыкновенным волнением…
«…Теперь студент думал о Василисе: если она заплакала, то, значит, все, происходившее в ту страшную ночь с Петром, имеет к ней какое-то отношение...
Он оглянулся. Одинокий огонь спокойно мигал в темноте, и возле него уже не было видно людей. Студент опять подумал, что если Василиса заплакала, а ее дочь смутилась, то, очевидно, то, о чем он только что рассказывал, что происходило девятнадцать веков назад, имеет отношение к настоящему – к обеим женщинам и, вероятно, к этой пустынной деревне, к нему самому, ко всем людям. Если старуха заплакала, то не потому, что он умеет трогательно рассказывать, а потому, что Петр ей близок, и потому, что она всем своим существом заинтересована в том, что происходило в душе Петра.
И радость вдруг заволновалась в его душе, и он даже остановился на минуту, чтобы перевести дух. Прошлое, - думал он,- связано с настоящим непрерывною цепью событий, вытекавших одно из другого. И ему казалось, что он только что видел оба конца этой цепи: дотронулся до одного конца, как дрогнул другой…»
После такого рассказа «бисы» невозможны: сейчас надо просто остановиться… Программа закончена.
Аплодисменты, цветы и подарки – всем этим зрители щедро наградили замечательного петербургского актера Юрия Александровича Решетникова.
Третий московский сезон начался…
Валентина К. - директор Юрия Решетникова